«Человек живет не только своей личной жизнью, как отдельная индивидуальность, но – сознательно или бессознательно – также жизнью целого, жизнью современной ему эпохи; и если даже он считает общие и внеличные основы своего существования чем-то безусловно данным и незыблемым и далек от нелепой мысли критиковать их, как был далек наш Ганс Касторп, то все же вполне возможно, что он смутно ощущает их недостатки и их воздействие на его нравственное самочувствие. Перед отдельным человеком могут стоять самые разнообразные задачи, цели, надежды и перспективы, и он черпает в них импульсы для более высоких трудов и усилий; но если в том внеличном, что окружает его, если, несмотря на всю внешнюю подвижность своей эпохи, он прозревает в самом существе ее отсутствие всяких надежд и перспектив, если ему открывается ее безнадежность, безвыходность, беспомощность и если на все – сознательно или бессознательно – поставленные вопросы о высшем, сверхличном и безусловном смысле всяких трудов и усилий эта эпоха отвечает глухим молчанием, то как раз у наиболее честных представителей человеческого рода такое молчание почти неизбежно вызывает подавленность, оно влияет не только на душевно-нравственный мир личности, но и каким-то образом на ее организм, на ее физический состав. Если эпоха не дает удовлетворительных ответов на вопросы «зачем», то для достижений, превосходящих обычные веления жизни, необходимы либо моральное одиночество и непосредственность, – а они встречаются весьма редко и по существу героичны, – либо мощная жизненная сила. Ни того, ни другого у Ганса Касторпа не было, вот почему его, вероятно, все же следовало назвать посредственностью, хотя ничуть не в обидном смысле этого слова.»

 «Волшебная гора» Томас Манн

В этом тексте я попытаюсь размыслить над важнейшим ответом для человеческого существа, пришедшего в этот тревожный, болезненный и сложный век. Как выйти из-под власти собственной эпохи? Читатель задаст резонный вопрос: а зачем это делать? На этот вопрос нет ответа — люди обращаются к сокровищницам древности либо к обещаниям будущего без какой-либо ясной причины. Тайное чувство, едва уловимая внутреннему взору интуиция или чувство разочарования в современности — всё это задает старт для вопрошания одинокой души, которая больше не чувствует себя тут (в мире) как дома.

Чтобы оттолкнуться от современности нужно понять, в каком мифе существует нынешняя цивилизация. Хотим мы этого или нет, но миф по прежнему остается силовой линией, по направлению которой движется чудовищная человеческая энергия. Миф какой-либо эпохи определяет практически все: этику, эстетику, технологии, отношение к Другому и, конечно, веру. Ошибочность современных воззрений на предыдущие эпохи в том, что мы пытаемся напялить на древность наши представления о добре и зле, справедливом и несправедливом, верном и неверном. Сама эта попытка, возможно, дает человеку XXI века высокомерно смотреть на прошлое как на «детство человечества», где предки еще не дошли до просвещенного и гуманистического идеала. Такая позиция по отношению к истории практически нивелирует любое понимание античности или средневековья — телеологическая перспектива (от пещерности к цивилизации) совершает абсурдную ценностную подмену. Получается так, что ценность прошлых цивилизаций лишь в том, что они лишь предваряют развитие следующей и эта демоническая перспектива как паровоз мчится по рельсам к бесконечному прогрессу. Остановимся на этом.

Если говорить проще — современный миф являет собой те прописные истины, которые не требуют доказательств. Среди подобных математических аксиом является гуманизм, демократия, вера в технологический либо социальный прогресс, научный позитивизм, рациональность и эффективность. Для кого-то эти слова будут звучать как звон Священного Грааля, а под бульдозер таких ценностей попадут города, культуры, народы, экосистемы. В этом тексте мы не будем критиковать этот современный миф — интересующийся может обратиться к штудиям традиционалистов вроде Рене Генона и Титуса Буркхардта, к эзотерической литературе: от каббалы до суфизма, либо к философским трудам Ницше и Хайдеггера. Касательно последнего — немецкий «князь философов» указал на еще один путь, по которому можно выйти из-под власти эпохи и обратить свое лицо к извечному. Путь поэзии. Совершенно справедливо Хайдеггер указывал на язык как на «дом бытия», благодаря которому человек вытаскивает феномены мира из его не потаенности. Но язык обладает не только функцией простой коммуникации — в языке как бы рождаются новые системы, термины, понятия, меняющие представление о мире, а по сути меняющие сам мир. Поэтому Хайдеггер, а вслед за ним Левинас, Бадью и Делез обращались к поэзии как к способу найти новые интенсивности, новые концепции или хотя бы новые возможности чувствования. Поэзия разламывает привычные языковые цепочки, выбивает нас из инерции жизни и отсылает к трансцендентности — чего очень не хватает современному человеку. Ответ поэта прост: нужно выйти из-под власти Времени и сбежать из затхлой обыденности хоть куда, к Богу, к прошлому, к себе. А как мы знаем из Бибихина — каждый человек рожден поэтом и он человек настолько же насколько он поэт. Ведь жить поэтически значит быть внимательным, открытым и чутким к миру, разговаривать с рекой, слушать жалобы бетонной стены, размышления фонарей, сплетни рыбок или ругань птиц. Человек должен оставить себя позади и слиться с чем-то большим чем он есть, тогда может быть на секунду мы сможем не обращать внимания на те раны и язвы, которые оставляет на нас современная цивилизация. Поэты всех времен показывают как это нужно делать.

Сейчас мы попробуем разобрать одно произведение крупнейшего немецкого поэта XX века — Готфрида Бенна, который демонстрирует странное единство современной формы и тоске по чему-то древнему, чему-то что ушло от нас безвозвратно и что мы можем ощутить творческой интуицией. Здесь не мы будем говорить о биографии и жизни этого великого поэта — тем более сам Бенн исчерпывающе описал свой поэтический и жизненный путь в книге «Двойная жизнь», где ранние стихотворные опыты отталкивались от его врачебной практики в морге, а трагедия немецкого народа стала его личной драмой. Нас интересуют его стих, написанный уже в послевоенное время, когда и начался образовываться тот мир, в котором мы живем.

Тот вид разбора стиха — неблагодарное занятие, по-своей абсурдности похожее на объяснение анекдота. Любое произведение поэта суть законченная и цельная система, не требующая дополнительных комментариев. Но я рискну провернуть этот анализ, даже если он потерпит неудачу и ничего не пробудит в читателе. Произведение, которое мы будем рассматривать называется «Потерянное «я»» в переводе Евгения Головина:

Потерянное «я» — добыча стратосферы,

ягненок, жертва излучений гамма.

Частицы…поле…бесконечности химеры

на серых парапетах Нотр-Дама.

Проходят дни без ночи и рассвета,

проходит год – ни снега, ни цветов,

и бесконечность наблюдает с парапета,

и ты бежать готов.

Куда. Где обозначены границы

твоих амбиций, выгод и потерь.

Забава бестий бесконечно длится,

чернеет вечности решетчатая дверь.

Взгляд бестий: звезды как распоротое чрево,

смерть в джунглях – истина и творческая страсть,

народы, битвы, мировое древо –

все рушится в распахнутую пасть.

Пространство, время, идеалы

столь дорогие нам –

функциональность бесконечно малых,

и мифы есть обман.

Куда. Зачем. Ни ночи, ни экстаза.

Где эвоэ, где реквием.

Отделаться красивой фразой

ты можешь, но зачем.

Когда-то думали мыслители о боге,

И вездесущий центр определял наклон.

Пастух с ягненком на дороге

единый созерцали сон.

Все вытекали из единой раны

и преломляли хлеб во славу бытия,

и час медлительный и плавный

когда-то окружал потерянное «я»

Первая строка сразу втягивает нас в диссонанс и создает напряжение между «я» и объективным миром. Нас удивляет использование астрономического термина «стратосфера», заметьте, не поэтические небеса, не трансцендентная ввысь, а всего лишь технический нижний слой атмосферы. Конфликт виден сразу: загадочное потерянное «я», заложник объективной реальности и человеческого схематизма.

Вторая строка добавляет новые определения этого потерянного «я»: в этом ассоциативном ряду слово «ягненок» намекает на древнее иудейское жертвоприношение пасхального агнца откуда и произошло именование Иисуса Христа как «Агнеца Божьего»; дальше снова диссонанс — человек (а может даже сам Спаситель) является жертвой гамма-излучений, не говоря о том, что Бенн тут использует термин из современной физики, мы можем указать лишь на жестокий и красивый образ — в современном обиходе гамма-излучения используются для рентгеновских снимков, обличающую тайну внутреннего мира человека в контрастные изображения костей и органов.

В третьей строке перечисление современного взгляда на фундаментальное строение мира накаляется до предела — человечество наконец-то открыл бесконечность, но это очередная несбыточная мечта о том, что эта реальность познаваема.

В обращении с четвертой строкой я бы попробовал выйти из-под автора дикта, а использовать творческое воображение и увидеть тут пророчество или намек на недавние события, которые произошли с Нотр-Дам-де-Пари, когда в ходе пожара сгорела кровля и часы собора. Причины пожара не установлены. Воображение хочет продолжить и сказать нечто о божественном замысле во время технологического прогресса, но остановимся тут.

Дальше Бенн описывает страшную ситуацию опустошения этого мира: нет уже мифологической ночи и мифологического рассвета, нет даже снега и цветов. Две последние строчки в какой-то степени разрешают напряжение: бесконечность, подлинная бесконечность (не химера человека) наблюдает откуда-то выше за нами и в этот момент мы готовы бежать. Следующий важный вопрос: а куда собственно бежать? Только туда, где обозначен предел нашего прагматичного существования. Амбиции, выгоды, потери — это всего лишь забава каких-то хаотичных сил, повторяющие себя до бесконечности. Это вполне в духе неоплатонического взгляда на материю или фрейдо-маркстисткого взгляда на капитализм — конвейер производящий другие конвейеры до бесконечности.

«Чернеет вечности решетчатая дверь» — как говорить об этой строке без банальностей в духе «дверь чернеет, потому что человек перестал в нее заходить». Тут на ум приходит похожий термин из главного труда американского фантаста (а на деле христианского мистика) Филипа Дика — «Черная Железная Тюрьма». Дик называл таким образом скрытые, но тем не менее жесткие структуры власти, подавление, контроля и дисциплины, которые существовали со времен Римской Империи. А если брать шире — то это вообще любая тюрьма сознания и языка, ограничивающая человека только тех определениях мира о которых мы договорились. Пусть будет так.

Затем Бенн смещает логику стиха до того самого взгляда бестий. Что видит бестия эффективности, прогресса, рациональности? Звезды как распоротое чрево — вполне космогонический сюжет о самоубийстве Бога — интереснее нам вторая строка, так что же такое «смерть в джунглях» и почему она является истиной и творческой страстью? Заметьте, что мы рассматриваем «истину» через призму этой загадочной стихии и она говорит о том, что биологическая смерть — это единственное, что ждет человека, это та самая истина. Больше нет драматургии загробных метаморфоз античного мира или Высшего Суда христиан, всего лишь вечный сон без сновидений. Заканчивается четверостишие очень актуальной нынешнему времени апокалиптической перспективой.

Следующее четверостишие можно расшифровать следующим образом: древнему, мифологическому сознанию идея делимости мира до бесконечно малой, мертвой материи (атомы и кварки) была абсурдной. Живое в живом, подвижное в подвижном — вот постулаты античного, а потом и средневекового мира. Только Новое время с научным мировоззрением взяло за основу утверждение, что живой мир, живое время и пространство состоят из неживых элементарных единиц. А значит «мифы — есть обман».

Дальше мы снова возвращаемся к мотиву побега, но теперь побег кажется бессмысленным. Зачем куда-то бежать если уже не встретишь ни эвоэ (восклицание, выражающее восторг в дионисийских мистериях), ни реквиема? Более того — Бенн скептически относиться и к самой возможности культуры, ведь «красивые фразы» разных политических и религиозных идеологий правда пытаются заглушить боль от потери Священного в этом мире.

Два последних четверостишия комментировать бессмысленно — они прекрасно доносят как композиционную, так и содержательную задумку автора. Напряжение спадает на нет. Мы выдыхаем.

Формальная красота нас завораживает: единый сон пастуха и ягненка (заметьте это же слово начале стиха), единая рана из которой мы вытекали и в конце это загадочное «потерянное «я»».

В качестве вывода попытается найти ответ на вопрос: что же такое это потерянное «Я»? Индуистская философия называет это «атман», христианские мистики вроде Мейстера Экхарта — «внутренний Бог», эзотерики по типу Гурджиева — «сущность», а Юнг называл это «самостью». Потерянное «Я» — это внутренний двигатель, который создает нашу подлинную уникальность, это то, что в христианской доктрине является «духом» в триаде «тело-душа-дух».

Смею предположить что все духовные традиции направлены на пробуждение этого внутреннего центра, на возвращение человека из социального животного в божественную сущность. Древние цивилизации ставили главной целью открытие этого внутреннего «я» человека, чего стоят элевсинские или египетские мистерии, сформировавшие весь античный мир. Готфрид Бенн лишь констатирует современное положение этого потерянного «я», зажатого в тиски научного мировоззрения, десакрализации, бессмысленности и культа производительности. Все, что мы можем сделать в этой ситуации — в одиночку, в тишине, наугад и наощупь дотянуться до этого потерянного «я» и открыть в себе подлинную бесконечность.

Автор: Амир Мусаев